Татьяна 100 Рожева - Медленнее, ниже, нежнее… (сборник)
Профессор улыбается чуть снисходительно и устало.
– Нет, не так. Он не считает себя выше. Он… как вам это объяснить… вообще не мерит себя людьми… Ведь, чтобы считать себя выше или ниже, нужно сравнивать себя с другими, и тогда сказать – я выше вас. А он – один. Как поэт в стихотворении «На смерть поэта»
– «Один как прежде и убит…» Он первым осознал глобальное одиночество человека… От него уйти нельзя…
Больше вопросов нет.
Сутулая фигура Профессора в разочарованных башмаках удаляется в сторону таблички «выход». Выход есть, но идти ему некуда, кроме новых слушателей с их старыми вопросами, которые, возможно, одни и способны избавить от одиночества.
Слушатели Школы журналистского мастерства шумно покидают стулья конференц-зала, превращая его улыбку в пустоту полукружий.
Забытый на сиденье, одиноко белеет блокнот…
Света есть!
1
– Слушаю вас. Что будете кушать? – тётка раздатчица напоминала матрёшку – железнодорожника. Обеденное время заканчивалось, а поезд из подносов все громыхал на стыках вдоль ее отполированных боков. Мой поднос с одинокой вилкой подъехал к варёным крабам тёткиных ручищ. Голодная ассоциация…
– Рыба еще осталась? Здрасьте! – бодро поинтересовалась я.
– Рыба по-гусарски закончилась. Тефтели, бефстроганов и солянка, – устало перечислила тётка и шевельнула клешнями.
– По-гусарски – это как? С лихо закрученными костями? – пошутила я и запнулась – идиотская манера шутить в самых неподходящих ситуациях.
Матрёшка взялась за половник.
– Возьмите тефтели.
– А они из чего?
– Хорошие.
– Ну, давайте…
– Хлеба надо?
– Лучше зрелищ, – снова сморозила я. Вот тупица.
Две лысых тефтельки в оспинках риса сиротливо жались друг к другу. Это были, наверное, два брата. Туманным осенним утром они выдвинулись по грибы, но младший, слегка приплюснутый, шумно загребал ногой, и их услышал повар, бродящий неподалёку в поисках отдохновения. Или нет, это пара влюблённых, у которых таки получилось умереть в один день. В погожий октябрьский денек, когда бордовым от желаний листьям хочется унестись подальше, а двум влюбленным тефтелькам слиться в одну большую тефтелину и замереть от счастья…
– Приятного аппетита! К вам можно присесть? – дама в зелёной шали нависла над моими лирическими раздумьями шерстяной тучей. Любезно улыбаясь, она уже тащила к себе за спинку упирающийся стул.
– Спасибо. Конечно.
– Благодарю вас. Татьяна, если не ошибаюсь?
– Да.
– Очень приятно. Меня зовут Остроконечная Алла Павловна. Мне сказали, что теперь Вы будете заниматься нашим журналом.
– По мере сил.
– Ой, как хорошо! Вы такая молодая!
– Спасибо. Вы тоже прекрасно выглядите.
– Да ну что вы! – Алла Павловна кокетливо взмахнула вязаными крыльями. – А сколько вам лет, если не секрет? Это, конечно, не принято спрашивать, но между нами?
– Между нами – сорок с хвостиком. Но хвостик совсем еще небольшой, – зачем-то уточнила я.
Остроконечная резко вскинула нарисованные брови, но до фамилии не дотянула.
– Что вы говорите! А я вас совсем ненамного старше! Но вы чудесно выглядите, просто чудесно!
– Спасибо.
– Мне сказали, что вы журналистка! Это правда?
– Чистая правда.
– Ну, замечательно. Наконец-то наш журнал попал в руки профессионала! А я всё не никак не могла вас застать! Как ни соберусь к вам зайти, вас почему-то нет.
– Это странно, Алла Павловна. Я стараюсь держаться в кабинете. Вон он здесь рядом, 222 комната.
– 222? Ну, возможно, я до вас не доходила, – заулыбалась дама, обнаружив слева приветливый золотой зуб.
– Мне только сегодня утром повесили на дверь опознавательную табличку, – объяснила я. – Раньше её не было. Раньше была только бумажка. А что за вопрос у вас?
– Да собственно, я по поводу своей статьи. Видите ли, моя тема – патриотическое воспитание молодёжи, и где-то месяца три назад я сдала статью вашему предшественнику. Вот хотелось бы знать её судьбу, ну и сроки, когда она увидит свет, так сказать. Она мне нужна к защите, к декабрю.
– Я сегодня же постараюсь ее найти.
– Как хорошо, что вы к нам пришли, Татьяна! Вы же, наверно, не знаете, с этим журналом всегда был такая неразбериха. Здесь вообще такое творится! Вы себе не представляете!
– Вы не волнуйтесь, Алла Павловна, надеюсь, ваша статья никуда не делась. Все, что осталось от моего предшественника, лежит в кабинете, в шкафу. Вы уже обедали?
– Ой, да что вы! Какой обед! Разве я могу себе позволить такую дороговизну! Знаете, какая зарплата у старшего научного сотрудника без пяти минут кандидата наук! Слёзы одни! Я из дома приношу кое-что, здесь только иногда пирожки покупаю к чаю. Кстати, заходите к нам на чай в отдел патриотического воспитания, 358 комната. Будем очень рады!
– Спасибо. Обязательно.
– Так вы не забудете посмотреть мою статью? Я уж точно не помню, как я ее назвала, но по фамилии найдете. У меня запоминающаяся фамилия! – напомнила Остроконечная и вся даже немного заострилась.
– Конечно, конечно! – закивала я, сглотнув тефтелину. – Только допью компот. Сегодня вот позволила себе. Из сухофруктов.
– Кушайте, кушайте! – Алла Павловна еще раз сверкнула зубом, запахнулась шалью, и зелёным клубком покатилась к выходу. Откормленная герань того же цвета в кадках вдоль стен сыто кивала ей в след, принимая за свою или, может, кланялась без пяти минут кандидату наук.
Компот из растерзанных останков кураги и изюма смыл воспоминания о двух влюблённых тефтельках. Изюм есть в каждой женщине. А курага не в каждой. Во мне теперь была. Желудок наполнила приятная тяжесть. Вокруг плавали фразы о необходимости проведения семинара, приоритете какой-то парадигмы и недоплате суточных. Я почувствовала, что сейчас засну, плавающие фразы раскачивались в такт колыбельной. Колыбельной для ответственного секретаря научного журнала. Когда бородатый академик в галстуке цвета винегрета, пропел: «па-ра-ди-ии-гма» на мелодию «гла-зки за-кры-вай», я, сморгнув тяжёлыми веками, заставила себя встать и выйти из столовой сквозь строй откормленной герани. Она даже не шелохнулась. Вот растение!
2
Табличка «Редакция журнала» и моя фамилия на дверях 222 кабинета радовала глаз, но не мешала им обоим слипаться. В сонном кабинете два бордовых дерматиновых дивана бессовестно звали прилечь. Один диван здесь был до меня, а второй припер на себе завхоз Витя, надеясь на взаимность.
Мелкий нудный дождик превращал здание за окном в клетчатую подушку с размытыми углами. Нет, это издевательство! Надо срочно взбодриться! Раздирая глаза, я принялась пересматривать содержимое огромного шкафа с бумагами, оставшимися от моего предшественника, чтобы отыскать научный труд мадам Остроконечной. Но уже десятая фраза из серии: «патриотические ценностные ориентации старшего школьника это совокупность основанных на патриотических ценностях и идеалах установок и убеждений личности, определяющих ее направленность на социально значимое поведение и деятельность и являющихся базой нравственного и гражданского самоопределения старшего школьника…» окончательно победила мои слабые попытки побороть здоровый сон. Влюблённые тефтельки внутри и тяжелые веки снаружи дружно склеивали реальность, собираясь просмотреть цветной широкоформатный сон в рабочее время. Возможно даже, с эротическими сценами и погоней. И еще этот дождик… Тук-тук-тук-тук…
